12.02.2010 в 02:00
Пишет Lady Ninka:Внезапно
Родилось в тот полный драматизма и психологического давления момент, когда я стояла в переполненном автобусе, прижатая одной бабушкой к двум другим, и была пристальным объектом лазерных прицелов всех троих - ведь им было превосходно слышно, что играет в моём плеере ХЗ
Ангст, драма, десфик G, как обычно))
Почему Уотсон никогда, никогда не противится холмсовой игре на скрипке.
Промозглой, но на удивление ясной ночью февраля 1881 года доктор Джон Хэмиш Уотсон лежал в кровати в своей комнате на Бейкер стрит 221-Б и мрачно разглядывал кусочек молодого месяца, заглядывающий к нему в окно. Каждый нерв Уотсона был напряжён - доктор выжидал.
В тишине ночи едва слышно скрипнула дверь.
Доктор сжался.
Под тяжестью осторожных шагов на грани слышимости заговорили потревоженные ступеньки.
Доктор затаил дыхание.
Скрипнула неосторожно задетая половица.
Доктор зажмурился.
Повисла густая, абсолютная тишина, создаваемая той массой разнообразных бесшумных шорохов, которые производит спящий дом. Тишина длилась и длилась, и доктор, уже почти готовый поверить в свою нечеловеческую, безумную удачу, начал даже понемногу дышать...
... ночное безмолвие взорвал первый предупредительный аккорд.
Лицо Уотсона - слава богу, в темноте практически неразличимое - свело судорогой в ужасающе выразительную гримасу.
Второй аккорд - пронзительнее и продолжительнее первого - заставил доктора оскалиться. Яростно заизвивавшись в кровати и сбив на сторону простынь, он уткнулся носом в матрас и с тихим непечатным словцом родом из военной юности прижал голову подушкой.
Принятые меры ни черта не помогали. Третий аккорд - контрольный - даже сквозь подушку вызвал болезненное и удивительно физическое воспоминание о зубной боли, зубоврачебном кабинете и разнообразных свёрлах. Уотсон даже на секунду почувствовал омерзительный и страшный запах рассверленного зуба, когда понял, что держаться нету больше сил.
Доктор отшвырнул в сторону подушку и вскочил с кровати.
С полпинка вышибив дверь, Уотсон вылетел на лестницу. Тут он несколько притормозил и с последней ступеньки сошёл уверенной, неторопливой походкой наёмного убийцы.
Прогулочным шагом доктор подошёл к эпицентру зубной боли. Звуки, вызывающие сосущее ощущение в основании скул, вжикнули по нервам умопомрачительно высоко и замерли на поистине демонической ноте. Нота, надо сказать, совершенно подходила застывшему лицу Уотсона.
- Доктор!
Мистер Шерлок Холмс, с которым Уотсон имел сомнительное удовольствие познакомиться, и ещё более сомнительное - поселиться недели полторы тому назад, перегнал трубку из одного угла рта в другой и выдохнул приветственный клуб голубоватого в лунном свете дыма.
- Вам тоже не спится этой чудной ночью?
По лицу Уотсона пробежала рябь нервного тика.
- А я вот занимаюсь стимуляцией мыслительного процесса, - смычок скользнул по нервам доктора вверх-вниз, вызвав кошмарные по своей музыкальной ценности звуковые волны. - Очень помогает.
Холмс отложил измученный инструмент в сторону и занялся трубкой.
Уотсон ласково улыбнулся.
- Вам чрезвычайно идёт ночная рубашка, - сверкнул глазами Холмс. - В сочетании с лунным светом она придаёт вашему силуэту на фоне окна привкус лёгкой потусторонности.
Уотсон осклабился ещё шире и отделился от подоконника.
Когда великий сыщик понял, зачем, было уже поздно.
За окном крайне немелодично и жалостливо стренькало.
- Первая и третья струны, - всё тем же доброжелательно-невозмутимым тоном прокомментировал Холмс, - плюс нижняя дека. Уотсон, а вы, оказывается, вандал, - он укоризненно поцокал языком. - Никогда бы не подумал, честное слово. Вроде такой приличный джентльмен. Котелок, тросточка. Бульдог. Усы опять же.
Ремарка про усы была заглушена яростно шваркнувшей дверью.
Холмс вздохнул и выбрался из кресла. Подойдя к окну, он посмотрел на бездыханные останки скрипки, позволив лицу на секунду принять выражение безутешной детской обиды.
Почтив память верного старого инструмента минутой молчания, сыщик тряхнул головой и задумался. Через пару секунд лицо его просветлело. Холмс закусил расплывающуюся в улыбке губу, опустил гардины и удалился в свою комнату, морщась от зудящего желания ощутить под пальцами струны.
Наступило утро. Закрывая дверь своей комнаты и спускаясь по лестнице, доктор Уотсон пытался продумать схему поведения на предстоящее утро. Всё-таки он как-никак испортил дорогостоящую вещь, да и вообще повёл себя несколько... неподобающе.
Признаться, ни малейших угрызений совести он не испытывал.
К счастью, несносного соседа в гостиной не оказалось.
К несчастью, там оказалось нечто похуже.
Доктор замер как вкопанный на последней ступеньке и издал утробный, полный невыносимой скорби и отчаяния вопль.
Посреди комнаты, на самом видном месте величественно возлежала большая, внушительная, в шотландскую клетку, грозно ощетинившаяся многочисленными трубками волынка.
Лежащий в своей кровати великий сыщик удовлетворённо ухмыльнулся спросонок и сыграл на несуществующей скрипке коротенький победный марш.
URL записиРодилось в тот полный драматизма и психологического давления момент, когда я стояла в переполненном автобусе, прижатая одной бабушкой к двум другим, и была пристальным объектом лазерных прицелов всех троих - ведь им было превосходно слышно, что играет в моём плеере ХЗ
Почему Уотсон никогда, никогда не противится холмсовой игре на скрипке.
Промозглой, но на удивление ясной ночью февраля 1881 года доктор Джон Хэмиш Уотсон лежал в кровати в своей комнате на Бейкер стрит 221-Б и мрачно разглядывал кусочек молодого месяца, заглядывающий к нему в окно. Каждый нерв Уотсона был напряжён - доктор выжидал.
В тишине ночи едва слышно скрипнула дверь.
Доктор сжался.
Под тяжестью осторожных шагов на грани слышимости заговорили потревоженные ступеньки.
Доктор затаил дыхание.
Скрипнула неосторожно задетая половица.
Доктор зажмурился.
Повисла густая, абсолютная тишина, создаваемая той массой разнообразных бесшумных шорохов, которые производит спящий дом. Тишина длилась и длилась, и доктор, уже почти готовый поверить в свою нечеловеческую, безумную удачу, начал даже понемногу дышать...
... ночное безмолвие взорвал первый предупредительный аккорд.
Лицо Уотсона - слава богу, в темноте практически неразличимое - свело судорогой в ужасающе выразительную гримасу.
Второй аккорд - пронзительнее и продолжительнее первого - заставил доктора оскалиться. Яростно заизвивавшись в кровати и сбив на сторону простынь, он уткнулся носом в матрас и с тихим непечатным словцом родом из военной юности прижал голову подушкой.
Принятые меры ни черта не помогали. Третий аккорд - контрольный - даже сквозь подушку вызвал болезненное и удивительно физическое воспоминание о зубной боли, зубоврачебном кабинете и разнообразных свёрлах. Уотсон даже на секунду почувствовал омерзительный и страшный запах рассверленного зуба, когда понял, что держаться нету больше сил.
Доктор отшвырнул в сторону подушку и вскочил с кровати.
С полпинка вышибив дверь, Уотсон вылетел на лестницу. Тут он несколько притормозил и с последней ступеньки сошёл уверенной, неторопливой походкой наёмного убийцы.
Прогулочным шагом доктор подошёл к эпицентру зубной боли. Звуки, вызывающие сосущее ощущение в основании скул, вжикнули по нервам умопомрачительно высоко и замерли на поистине демонической ноте. Нота, надо сказать, совершенно подходила застывшему лицу Уотсона.
- Доктор!
Мистер Шерлок Холмс, с которым Уотсон имел сомнительное удовольствие познакомиться, и ещё более сомнительное - поселиться недели полторы тому назад, перегнал трубку из одного угла рта в другой и выдохнул приветственный клуб голубоватого в лунном свете дыма.
- Вам тоже не спится этой чудной ночью?
По лицу Уотсона пробежала рябь нервного тика.
- А я вот занимаюсь стимуляцией мыслительного процесса, - смычок скользнул по нервам доктора вверх-вниз, вызвав кошмарные по своей музыкальной ценности звуковые волны. - Очень помогает.
Холмс отложил измученный инструмент в сторону и занялся трубкой.
Уотсон ласково улыбнулся.
- Вам чрезвычайно идёт ночная рубашка, - сверкнул глазами Холмс. - В сочетании с лунным светом она придаёт вашему силуэту на фоне окна привкус лёгкой потусторонности.
Уотсон осклабился ещё шире и отделился от подоконника.
Когда великий сыщик понял, зачем, было уже поздно.
За окном крайне немелодично и жалостливо стренькало.
- Первая и третья струны, - всё тем же доброжелательно-невозмутимым тоном прокомментировал Холмс, - плюс нижняя дека. Уотсон, а вы, оказывается, вандал, - он укоризненно поцокал языком. - Никогда бы не подумал, честное слово. Вроде такой приличный джентльмен. Котелок, тросточка. Бульдог. Усы опять же.
Ремарка про усы была заглушена яростно шваркнувшей дверью.
Холмс вздохнул и выбрался из кресла. Подойдя к окну, он посмотрел на бездыханные останки скрипки, позволив лицу на секунду принять выражение безутешной детской обиды.
Почтив память верного старого инструмента минутой молчания, сыщик тряхнул головой и задумался. Через пару секунд лицо его просветлело. Холмс закусил расплывающуюся в улыбке губу, опустил гардины и удалился в свою комнату, морщась от зудящего желания ощутить под пальцами струны.
Наступило утро. Закрывая дверь своей комнаты и спускаясь по лестнице, доктор Уотсон пытался продумать схему поведения на предстоящее утро. Всё-таки он как-никак испортил дорогостоящую вещь, да и вообще повёл себя несколько... неподобающе.
Признаться, ни малейших угрызений совести он не испытывал.
К счастью, несносного соседа в гостиной не оказалось.
К несчастью, там оказалось нечто похуже.
Доктор замер как вкопанный на последней ступеньке и издал утробный, полный невыносимой скорби и отчаяния вопль.
Посреди комнаты, на самом видном месте величественно возлежала большая, внушительная, в шотландскую клетку, грозно ощетинившаяся многочисленными трубками волынка.
Лежащий в своей кровати великий сыщик удовлетворённо ухмыльнулся спросонок и сыграл на несуществующей скрипке коротенький победный марш.